Властная сила кинематографа

Властная сила кинематографа, очевидно, отнюдь не в том, что он, как ни одно другое искусство, зрительно овладел грандиозными просторами, когда «стало видно далеко во все концы света», а прежде всего — в проникновении в тончайшую и, пожалуй, самую важную для искусства «сущностную деталь», как глаза человека. Кинематограф заглянул в этот тайник человеческой души, словно сквозь микроскоп. Именно через глаза мысль стала зримой на экране. Самые глубинные слои человеческой души предстали на экранном полотне как бы «снаружи». Эту особую возможность экрана мы обнаруживаем уже на самых ранних этапах его развития. Тот, кто видел, например, фильм Пабста «Безрадостный переулок» (1927), навсегда запомнил глаза Греты Гарбо, в которых с немого экрана открыто читались затаенные человеческие мысли. Приближение к человеческому лицу, познание его тончайшей выразительности явилось наиболее характерной и, пожалуй, самой отличительной чертой кинематографа как немого, так и звукового.

В зримости мысли и выявилась истинная природа кинематографа, которую нередко продолжают еще искать на поверхностной стороне жизни, ее внешней протяженности. Ингмар Бергман верно замечает, что «многие режиссеры забывают, что наша работа в кино начинается с человеческого лица. Мы можем целиком погрузиться в эстетику монтажа, мы можем сочетать в чудесном ритме предметы и натюрморты, мы можем создавать картины природы поразительной красоты, однако отличительным признаком высокого качества фильма несомненно является подход к показу лица человека. Из этого следует вывод, что актер — наш самый ценный инструмент, а камера лишь запечатлевает его реакции. Часто приходится сталкиваться с обратным: положение и движение камеры становится самоцелью, а это лишь разрушает иллюзии и в художественном отношении просто губительно.»

Кинематографическая условность не только раздвинула границы видимого, раскрыла изображаемое явление одновременно с разных сторон, но позволила увидеть его изнутри, глазами действующих на экране лиц, дала возможность зрителю «войти» в экранный образ. Эта возможность «перевоплощения» самого зрителя обогатила искусство новыми формами выражения и прежде всего активным использованием творческой фантазии и соучастия зрителя.