Художественное обобщение

Натура в любом художественном фильме неизбежно должна быть отобрана, осмыслена, организована. Перед художником фильма всегда встает задача ее пластической организации, выявления в ней той степени выразительности, которую требует драматургия сценария. Даже в хроникально-документальном или научно-популярном фильме сам выбор точки съемки, отбор деталей в натуре смыслово и художественно условны. Сам момент выбора и отбора реально-документального материала есть уж акт художественный, субъективно-условный. Джей Ленда прав, когда в книге «Из фильмов — фильмы» утверждает, что «каждый кадр кинохроники обладает как бы двойным содержанием. Прежде всего, это разного рода информация — и о труде, и о досуге людей, об архитектуре улицы и о каком-то трагическом происшествии, о новом достижении в той или иной области науки и техники и так далее, почти до бесконечности. Но помимо этого в каждом куске кинохроники есть незамечаемое, хотя и воспринимаемое нами художественное содержание, оно-то и способствует тому, что информация доходит до зрителя».

Всякое художественное обобщение по своему характеру и природе содержит в себе условность, степень и качество которой различны в каждом конкретном искусстве. В известной мере она формирует и сам язык искусства, предопределяет специфическую активность его восприятия. Шекспир в «Короле Генрихе V» в уста хора вкладывает слова: «...Мы сцену переносим под Азинкур на поле славной битвы. Увы, насмешкой жалкой лишь над нею будет то жалкое ее изображенье, что в силах дать мы вам на нашей сцене: пять— шесть бойцов, махающих без толку негодными и ржавыми мечами...Но истину вы воссоздайте сами».

Но истину вы воссоздайте сами — вот требование, которое искусство всегда при всех обстоятельствах, во всех своих видах, формах и жанрах — будет предъявлять к силе воображения и фантазии зрителя, читателя, слушателя. Вне этого условия (художественной условности) нет жизни искусства. Процесс воссоздания истины неотделим от процесса восприятия художественного произведения. И заключается он, прежде всего, в том, что зритель или читатель как бы переводят художественную условность произведения в безусловное, одним словом, снимают ее, восстанавливая в своем творческом восприятии многие недостающие звенья, сознательно опущенные художником.

Как часто, например, только увиденное в искусстве воспринимается нами и как услышанное, и наоборот, только услышанное кажется и увиденным. Условность воспроизведения как бы растворяется в безусловности впечатления, наполняется безусловностью смысла. Произведение, в котором нет материала для подобного «перевода», перестает быть произведением искусства как источника особого эстетического интереса. Так рождается в искусстве удивительный процесс сотворчества читателя, зрителя, слушателя (апелляция логики искусства к их воображению и фантазии). Так возникает непосредственная, живая зависимость между безусловностью жизни и условностью искусства. Так в самом процессе восприятия воссоздается «невыраженная реальность», завершается последний акт творения.